Если работы многих западных звезд современного искусства, например, Дэмиена Херста или братьев Чепменов, кажутся творениями «безумного ученого», этого ключевого персонажа европейской культурной мифологии нового времени, то произведения художников «московской концептуальной школы», часто и правда отсылающие к школьным наглядным пособиям, прописям и иллюстрациям к учебникам, вызывают в воображении фигуру его зеркального двойника – «сумасшедшего учителя». Трагический или гротескный, зловещий или комичный, «безумный ученый» – Франкенштейн, доктор Джекил, доктор Моро и их бесчисленные последователи из современных книг, фильмов и сериалов, уверен, что может поставить себя выше законов природы и мироздания, извратить и переписать их по-своему. Но, в конечном итоге, лишь утверждает, часто невольно жертвуя собой, незыблемость этого законодательства.
«Сумасшедший учитель», напротив, полагает себя настоящим блюстителем законов и правил. Преисполненный просветительского рвения и заранее готовый стерпеть скуку объяснения, слишком прописных истин, он приходит к своему классу, чтобы поведать, что дважды два – четыре, а Волга впадает в Каспийское море и в очередной раз вывести на доске что-то вроде «Дуб – дерево. Роза – цветок. Олень – животное». Но, в противоположность профессору из шутки, который, пока объяснял студентам, сам все понял, «сумасшедший учитель», пытаясь изложить самые очевидные, самые основополагающие, казалось бы, вещи, безнадежно запутывается в собственных объяснениях но подчас даже не понимает этого – и именно поэтому открывает то новое, которое «безумный ученый» пытался сотворить, бесцеремонно взломав, «хакнув» код мироздания. И уже не так уж и важно, идет ли речь о зарапортовавшемся преподавателе начальных классов, или вероучителе, ненароком впавшем в ересь против собственных же догматов.
«Живая математика» Евгения Семенова – это ряд произведений «московской концептуальной школы» именно потому, что со всей очевидностью является делом рук «сумасшедшего учителя». Создавая свою живописную серию, он и правда вдохновлялся учебниками, а вернее, сборниками задач «Живой математики», «Занимательной геометрии» и «Занимательной физики» изданными в период 30-40-х годов 20-ого века. Универсальность научных законов, наглядной и, по возможности, увлекательной иллюстрацией которых и призваны были служить картинки в учебниках, художник распространяет буквально на постоянные элементы мироздания: будь то времена года, рождение и смерть, любовь или середина жизни. Персонажей, некогда призванных всего лишь демонстрировать условия задачек, словно бы заставили оторваться от их рутинных, прикладных занятий и задуматься о «вечном». Лыжники и пешеходы словно бы впервые сделали остановку на своем пути из пункта А в пункт Б, оглянулись по сторонам и обнаружили, что вокруг, оказывается, зима или лето, небо, трава, деревья. Пускающие «блинчики» по глади пруда вдруг увидели в расходящихся по воде кругах образ начала и конца, рождения и смерти. Играющие в домино, вдруг, ощущают себя любовным треугольником.. И даже сами костяшки домино, сложившиеся в идеальный квадрат, оказались не так важны, как обрамленное ими пустое поле с надписью «Вот и все».
Несмотря на свою явную вовлеченность в художественную проблематику «Московского концептуализма», Евгений Семенов вошел в этот круг достаточно нетипичным образом. Он – один из немногих художников своего поколения, воспринявший концептуализм не как подпольное, эзотерическое учение, передававшееся из уст в уста, но познакомившийся с ним уже в «открытом доступе», как с фактом публичной художественной жизни – на первых открытых выставках неофициального искусства, проходивших в ранне-перестроечные годы. Концептуализму, одной из ключевых проблем которого было так или иначе осмысление, деконструирование, и в то же время мифологизация «советского», которое воспринималось как какая-то по-египетски вечная, внеисторическая формация, пережить которую вряд ли кому-либо придется, художник приходит именно тогда, когда этот советский мир нежданно-негаданно таки канул в небытие. Неудивительно, что одной из сквозных тем Семенова стала относительность как того, что принято считать неопровержимыми признаками той или иной эпохи, так и того, что кажется вневременными абстракциями. Причем именно это объединяет самые, казалось бы, разные по технике, эстетике и вообще регистру проекты художника. Будь это «Будущее сейчас» – открытки 1900 года, подписанные ключевыми фразами 2000 года. Где, по мнению художника, этот, казалось бы навсегда утраченный мир, вновь обретает смысл. Или один из самых нашумевших проектов художника – «Библейские сцены», фигурантами которых выступали люди с синдромом Дауна, где Евгений Семенов предполагает, что, возможно, герои происходивших во внеисторическом времени евангельских историй и правда были людьми буквально иной природы, чем мы. И поэтому в проекте «Этикетки» даже цвета в коробке с красками, эти базовые элементы, на основании которых должны, по идее, творить все художники, не могут быть тем, что будет опознаваемо всегда и для всех. Все видят одинаково. В противовес стандартному набору названий возникают «Цвет времени» или «Цвет сакрального пространства». «Цвет неба, когда я проснулся и не смог вспомнить снов, которые казались мне очень важными» или «Цвет отсутствия Бога».
Художник, таким образом, предстает некой противоположностью мольеровского Дон Жуана, который верил только в то, что дважды два – четыре. Именно в это Евгений Семенов поверить, и отказывается, вернее он допускает, что так было вчера или десять минут назад, но с любопытством готов посмотреть, что получится в любой другой момент.
И.Кулик
