Спрятанные художники «Сны Героев» 2012

Спрятанные художники «Сны Героев»

Проект, состоящий из двенадцати инсталляций

 

Художник Евгений Семёнов. Спрятанный художник. Фотография, Москва 2012

Спрятанный художник. Фотография, Москва 2012

Двенадцать Incognito

Мне часто приходилось слышать в адрес своих произведений суждения о том, что они как будто созданы разными художниками. Дело в том, я думаю, что при попытках идентификации увиденного происходит поиск сходных черт свойственных произведениям классического искусства или времени модернизма – легко узнаваемые внешне визуальные детали, в то время как в постмодернистскую эпоху, часто личным почерком является сам художественный метод отношения к материалу.

Я решил использовать термин придуманный известным концептуалистом Виктором Пивоваровым. В одном из своих писем он предложил относить меня к разряду такназываемых «Спрятанных художников».

Не так давно я явился свидетелем презентации проекта, где двенадцать разных авторов представили свои иллюстрации на тему сна, предложенного им неким куратором.

Мне показалось интересным создать произведения от лица придуманных художников, которые в свою очередь представляют сны выбранных ими персонажей. Так возникли двенадцать инкогнито и предложенные ими инсталляции «Сны героев».

Конечно это всё мои собственные произведения, поэтому, представляя фото художника, (как это принято в каталогах), я решил в качестве игрового момента представить разные части собственного тела из которых пытливый зритель смог бы без труда как из пазлов составить единый образ художника.

Проанализировав получившееся, я понял, что весь этот проект является попыткой осмысления магии и мистики жизненного пространства, и касается сакральной составляющей бытия. Поэтому мне представилось органичным предложить отрефлексировать сделанное мною человеку воцерковлённому. Поэтому визуальная часть проекта дополнена текстами.

*Проект Спрятанные художники «Сны Героев» представлен на двенадцати страницах:

 

Мета

Уроженец Первоуральска Евгений Семенов внешне похож на молодого Ельцина. Рядом с Олегом Нестеровым в видео по мотивам знаменитого перформанса Гилберта и Джорджа они смотрятся, как первый и второй (пожизненно) президенты свободной России. Английский дуэт, выступающий вот уже сорок лет за искусство для всех и каждого, превращается по сценарию Семенова в массовиков-затейников, распевающих известные советские песни, в том числе и знаменитый вокализ Эдуарда Хиля, давший советской эстраде новую жизнь в Интернете. Гилберт и Джордж делали сатиру на британскую сдержанность и общепринятый образ художника одновременно. Перформанс в аранжировке Семенова не только звучит, но и выглядит по-русски. Позолоченные головы чиновников транслируют «старые песни о главном», превращая видео в метафору современного госкапитализма, от которого на седьмой части суши и страшно, и смешно.

Видео сделано по плохо знакомым в России рецептам искусства аппроприации. Его расцвет на Западе связан с одним из векторов постмодерна, переосмыслением представлений авангарда об автономии искусства и решающем жесте художника, который делит историю искусства на «прежде» и «теперь». Когда стало окончательно понятно, что решающий жест, как строго он ни был обставлен, никогда не становится окончательным, на художественную сцену вышли авторы, совершающие ряд контекстуализирующих операций с важными для цепочки эстетических революций работами. Ряды позолоченных писсуаров, сделанные Шерри Ливайн, представляют собой пейзаж после победы авангарда. Все, что не убивает искусство, делает его сильнее. Каждое радикальное произведение обрезает ветви, но на их месте появляются новые. Авангард, купируя мертвую поросль, превращает дерево искусства в куст с миллионами маленьких веточек, который мы и наблюдаем сегодня. Для Семенова этот куст является материалом для упражнений в комбинаторике. Объектом реконтекстуализации становится постмодерн, и результаты его операций то ли неожиданны, то ли логичны: вместо вещественности «здесь и сейчас», характерной для западного искусства, на арену выходит мечтательность, лирика и злободневность, характерные для осмысления культуры в нашей стране.

Вместо тавтологичных операций Ливайн по переводу дюшановского «Фонтана» в разряд уникальных, ибо ценных, предметов роскоши и одновременно тиражных, ибо многочисленных, объектов, Семенов продолжает тему реди-мейда лирической композицией «Бахчисарайский фонтан», где писсуар понят как элемент архитектуры в мемориальной композиции. Еловая ветвь в боксе, напоминающем о «Физической невозможности смерти в сознании живущего» Дэмиена Херста, окружена парадом советских елочных игрушек в человеческий рост. Любимые приемы Херста и Джеффа Кунса использованы для того, чтобы реконструировать совершенно иную ментальность, основанную на ностальгически-ласковом отношению к предмету и ритуалу. Аранжировка чужого превращается в независимое от источника высказывание. Рождественская елка в формалине – это уже не жирная точка в конце пути, как херстовский оригинал, но философское размышление о вечном стремлении человечества поверить в возрождение.

Семенов выстраивает экспозицию как цепочку сновидений. Это позволяет ускользнуть от четкого утверждения веры в магию и мистику, окружающую, в том числе, и произведения искусства. Через обращение к снам решается вопрос о потустороннем: может быть, загробной жизни нет, но существование можно продлить в другом измерении, ничуть не менее просторном, чем реальность. Во сне проходят главные мероприятия по социальной инженерии («Четвертый сон Веры Павловны» Николая Чернышевского) и религиозной философии («Сон смешного человека» Федора Достоевского). Сон у Семенова, как и многих других авторов его круга (младоконцептуалистов), является обозначением жанра произведений: это не скульптура как таковая, не живопись и не найденные объекты, это, в первую очередь, персонификации предмета. Вещь ценна не своим весом, массой и формой, а суммой ассоциацией, которые ее окружают. Приемы и методы западных художников, взятые на вооружение Семеновым – как волчок в голливудском блобастере «Внедрение», сами по себе они не значимы, но сквозь них проходит тонкая грань между параллельными мирами. Иногда, как в случае вариаций на тему Гилберта и Джорджа, сюрреалистическая сценка выходит конкретной, иногда – что бывает чаще – случается наоборот.